Скорбная годовщина предстоит в этом месяце: 22 марта исполняется ровно 60 лет со дня убиения Хатыни - самой известной из сотен расстрелянных и заживо погребенных белорусских деревень. Со времени открытия здесь в июле 1969 года мемориала миллионы людей безмолвно прошли под тревожно-щемящий перезвон колоколов по пепельно-серым плитам некогда звеневшей детскими голосами деревенской улицы. У братской могилы они жадно вчитывались в обращенные к сердцам и памяти живых слова павших: "Люди добрые, помните: мы любили жизнь и родину нашу, и вас, дорогие. Мы сгорели живыми в огне. Наша просьба ко всем: пусть горечь и грусть станут силой и мужеством, чтобы смогли увековечить вы мир и покой на Земле. Чтобы нигде и никогда в вихре пожаров жизнь не умирала!"

Несколько поколений экскурсоводов привычно взволнованными голосами повествовали им об истории трагедии, доходчиво и в деталях объясняли, где, что и как происходило, старательно донося до людей ту правду, которую им позволено было знать. Затем нагрянули перестройка с демократизацией, чуть-чуть приоткрылись секретные фонды архивов, на ранее недоступные для широкой публики судебные процессы стало возможным пригласить репортеров и фотокорреспондентов.

Вот и мне (неожиданно не только для меня, но, видимо, и для всех журналистов БелТА, где я служил в ту пору главным редактором) было однажды оказано такое доверие. Случилось это в ноябре 1986 года: заведующий отделом пропаганды ЦК КПБ С. Павлов положил передо мной несколько страничек "обвинительного заключения по уголовному делу №104" и, помолчав, как-то мрачно, без свойственного ему энтузиазма и напора, сказал: "Почитай, подумай. Потом посидишь на суде, послушаешь, что будут говорить свидетели и обвиняемый. О Хатыни скажешь вскользь, подробней о других, малоизвестных акциях карателей. Готовый материал принесешь на визу мне".

Примерно то же самое, как оказалось, он говорил и собкору "Известий" по Белоруссии М. Шиманскому, которому тоже выдал экземпляр заключения и "добро" на участие в процессе. Обменявшись информацией, мы пришли к выводу, что инициатива, скорее всего, исходила не от самого Савелия Ефимовича, а была спущена ему в порядке директивы сверху.

В день вынесения приговора бывшему начальнику штаба 118-го полицейского батальона Григорию Васюре, а случилось это в канун 1987 года, оба отчета о процессе - и мой, и Шиманского - с утра лежали у Павлова на столе. Обычно он возвращал идущие в номер объемные материалы до обеда, чтобы их можно было вовремя передать в редакции и не сорвать графики выхода газет. На этот раз ответа из ЦК мы ждали до вечера, потом еще день и еще: 31 декабря нам преподнесли новогодний подарок: "Считайте, что никакого задания вы не получали, публикаций о процессе не будет".

Их действительно не было почти до самой кончины Советского Союза. Зато затем, когда исчезли шлюзы партийного надзора, с собственной "правдой о Хатыни" к читателям устремились сотни публицистов новой волны, вооруженных, как правило, одним-двумя реальными фактами. Первый - в Хатыни отличился 118-й полицейский батальон. Второй, самый привлекательный, - в батальоне было много украинцев.

Несколько интервью дал председательствовавший на процессе В. Глазков, в каждом из которых постарался подчеркнуть руководящую и направляющую роль в случившемся Г. Васюры. С читателями "Народной газеты" (№116 от 16.06.93г.) он поделился таким откровением: "Не могу сказать, что немцы не причастны к трагедии Хатыни. Они были подручными полицейского батальона и присутствовали в деревне с начала карательной операции. Но главным исполнителем трагедии стал Васюра".

Подхватившие эстафету "суровых разоблачений" и неожиданных открытий авторы затем легко обходились вообще безо всякого упоминания о немцах. А весь свой праведный гнев обрушивали исключительно на головы украинцев - и тех, что служили в полиции, и родившихся спустя десятилетия после войны.

Дороги, которые они выбирали

:Обвиняемый сидит на небольшом возвышении, отгороженном от публики деревянным барьером, опустив седую голову и почти не поднимая глаз. На вопросы отвечает односложно, путаясь в именах, названиях и датах. Председательствующий часто помогает ему вспомнить то или иное событие, зачитывая его же, Васюры, показания следствия от 1952 и 1974 годов.

Несколько оживляется, когда рассказывает о службе в Советской Армии, о том, как он, старший лейтенант, начальник связи укрепрайона стрелковой дивизии, вместе со своими бойцами вступил в бой с немцами, как был контужен и затем пленен, какие муки претерпел, проведя восемь месяцев в различных лагерях для советских военнопленных. С явной неохотой вспоминает об учебе в школе пропагандистов Восточного министерства Германии, по окончании которой был направлен в оккупированный гитлеровцами Киев, о добровольном поступлении на службу в формировавшийся там 118-й полицейский батальон, где ему сразу предложили командование взводом.

О передислокации батальона в Минск, а затем в Плещеницы говорит вяло, односложно, но тут же оживляется и подробно, в деталях вспоминает, как после ухода в партизаны с группой единомышленников начальника штаба Коровина-Корнийца его, Васюру, командир батальона майор Эрих Кёрнер, не колеблясь, назначил на эту ответственную должность.

На вопрос, что входило в обязанности начальника штаба, отвечает: тактическая и строевая подготовка, назначение и проверка караулов, воспитательная работа с личным составом. : Нет, на боевые операции не выезжал, в Хатыни не был: Прокурор полковник А. Пашков пытается помочь подсудимому вспомнить: "Но на допросах в 1952 году вы показали, что помогали командованию в проведении карательных операций в Плещеницком, Бегомльском, Борисовском, Новогрудском и других районах. Даже на карте маршрут движения батальона обозначили!"

Васюра долго молчит, потом вдруг заявляет: "Вышло все из головы!" Зато о структуре батальона рассказывает подробно и не без удовольствия, называет фамилии командиров подразделений и даже отдельных бойцов:

- Всего было 3 стрелковые роты, минометный и хозяйственный взводы плюс два расчета 45-миллиметровых пушек. Каждая рота состояла из трех взводов, взводы - из отделений. Общая численность - 270 человек. Командовал батальоном майор Эрих Кёрнер, имел свой штаб из немцев, которым руководил Эмиль Засс. Дублером командира был Константин Смовский, поляк, бывший петлюровец. Тоже держал собственный штаб, который подчинялся, однако, все тому же Кёрнеру. Дублировалось также начальство рот и взводов. Например, первой ротой командовали Ханс Вёльке (его потом застрелили партизаны) и Винницкий, второй - Герман (не знаю, имя это или фамилия) и Франчук, третьей - Мюллер и Нарадько. Всего в батальоне служило около сорока немцев.

Зачем нужны были наши дублеры? Чтобы доводить до подчиненных команды, которые спускали немцы. Например, перед операцией нас вызывает Кёрнер и ставит конкретную задачу. Моя обязанность - передать ее дальше по цепочке, чтобы рядовые знали, куда наступать и как наступать.

Вопрос прокурора: "Судя по анкетам, большинство ваших подчиненных до этого служили в Красной Армии, прошли через немецкий плен, их нет нужды водить за ручку?"

Васюра: "Да, служили. Но это была шайка бандитов, для которых главное - грабить и пьянствовать. Возьмите комвзвода Мелешку - кадровый советский офицер и форменный садист, буквально шалел от запаха крови. Повар Мышак рвался на все операции, чтобы позверствовать и пограбить, ничем не брезговали командир отделения Лакуста и писарь Филиппов, переводчик Лукович истязал людей на допросах, насиловал женщин: Все они были мерзавцы из мерзавцев. Я их ненавидел!"

Несколько дней длился допрос Васюры, во время которого он охотно рассказывал о "подвигах" других карателей и напрочь забывал обо всем, что касалось его персоны. Когда же аргументами из показаний прошлых лет, выписками из документов его, что называется, припирали к стенке, угрюмо молчал, бросая в сторону прокурора колючие взгляды, либо машинально повторял спасительное: "Все вышло из головы".

:Председательствующий просит пригласить в зал пострадавших.

"Как они нас жгли и расстреливали"

Первым входит Виктор Андреевич Желобкович, инженер-технолог одного из конструкторских бюро Минска. В марте 1943 ему было без малого девять лет.

- В тот день перед обедом мы с отцом пошли в пуню, чтобы приготовить корове трасянку - смесь сена с соломой. Вдруг услышали выстрелы. Побежали в хату, позвали остальных и всей семьей спрятались в погребе. Через некоторое время каратели выбили в погребе дверь и приказали нам выходить на улицу. Мы вышли и увидели, что из других хат тоже выгоняют людей. Нас повели к колхозному сараю, который стоял чуть в стороне, на возвышении. Мы с матерью оказались у запертых снаружи дверей сарая, я видел через щели, как подносили к стенам солому, затем поджигали ее. Когда рухнула догоравшая крыша и от пламени стала вспыхивать одежда, все рванулись к воротам и выломали их. По устремившимся в пролом людям со всех сторон начали стрелять стоявшие полукругом каратели.

Мы отбежали от ворот метров на пять-шесть, мама сильно толкнула меня, и мы оба упали на землю. Я хотел подняться, но она прижала мою голову: "Не шевелись, сынок, полежи тихонько". Меня сильно ударило что-то в руку, потекла кровь. Я сказал об этом маме, но она не отвечала - была уже мертва. Сколько я пролежал так, не знаю. Все вокруг горело, даже шапка на мне начала тлеть. Потом я понял, что каратели ушли, стрельба прекратилась, еще немного подождал и поднялся.

Сарай догорал, вокруг лежали обугленные трупы. Кто-то простонал: "Пить..." Я побежал, принес воды, но она не понадобилась - на моих глазах один за другим хатынцы умирали страшной, мученической смертью... (Голос начинает дрожать, он надолго замолкает.)

После паузы, отвечая на вопрос председательствующего, поясняет, что карателей было много, только к ним во двор пришло четверо. Говорили они на немецком, русском и украинском языках. "В живых из тех, кто был в сарае, осталось пятеро: Каминский Иосиф, Барановский Антон, я и две девушки - Климович Юля и Федорович Мария. Обожженных, полуживых, их обеих увезли на хутор Хворостени, к родственникам, которые их выходили. Но в августе того же 43-го сюда снова нагрянули каратели. Марию убили и бросили в колодец, Юлю вместе с хозяевами сожгли в хате. Антона, раненного в обе ноги, вылечили в партизанском отряде. Уже после войны, спустя много лет, он уехал на целину и погиб там при загадочных обстоятельствах.

Живым выбрался из-под обгоревших трупов и Казимир Иотко, обезумевший погнался за карателями, просил, чтобы пристрелили. Умер на следующий день. Чуть больше недели прожили 20-летний Петр Карабан и мой однофамилец Витя Желобкович, который всего на год старше меня. Из моей семьи погибли отец Андрей Иванович, мать Анна Викентьевна, братья Иван и Степан, младшая сестра Аня".

Приглашают в зал Александра Петровича Желобковича, военного пенсионера из Гродно, которому ко времени трагедии исполнилось 13 лет. Он рассказывает, как накануне, 21 марта, вечером в Хатынь пришли партизаны, остановились на ночлег в их доме, а рано утром ушли к шоссе на операцию. Он проводил их до гравийки Плещеницы - Логойск, сам вернулся домой и лег спать. Проснулся от криков: "Немцы!" Выбежал во двор и увидел, что деревню со всех сторон цепью окружают военные в желтых и зеленых мундирах.

- Мать в крик: "Быстро садись на коня, скачи в лес!" Промчался я метров сто, может, двести, не удержался и упал в подтаявший снег. Торопливо дополз до леса, поднялся и побежал к родственникам в деревню Замостье, что в семи километрах от Хатыни. С дядей мы поехали туда, но до темноты вынуждены были просидеть в лесу: над нашей деревней стоял густой черный дым и слышны были выстрелы. Утром нашим глазам предстала жуткая картина: там, где раньше стояли дома, чернели только печи и дымоходы, курились кое-где серые пепелища, а на месте колхозной "адрыны" и рядом с ней - обгоревшие тела моих односельчан, взрослых и детей.

Через два дня жители окрестных деревень похоронили всех погибших в трех братских могилах. В одну из них легла вся моя семья: отец, мать и четыре сестры".

По просьбе председательствующего А. Желобкович уточняет, что вернувшиеся с операции партизаны говорили о подорванных ими одной легковой и двух грузовых машинах с гитлеровцами.

Документ. Из журнала боевых действий партизанского отряда "Мститель":

"22.03.43 г. Находившиеся в засаде на шоссе Логойск - Плещеницы первая и третья роты уничтожили легковую машину, убито два жандармских офицера, несколько полицейских ранено. После отхода с места засады роты расположились в д. Хатынь Плещеницкого района, где были окружены немцами и полицейскими. При выходе из окружения потеряли убитыми три человека, четверо - ранено. После боя фашисты сожгли д. Хатынь.

Командир отряда А. Морозов,начальник штаба С. Прочко".

Еще одного потерпевшего просят дать показания - Владимира Антоновича Яскевича, мастера Минского автозавода. В марте 1943-го ему тоже было всего 13 лет.

Увидев окружавших деревню карателей, он бросился бежать к своему дому, от которого находился примерно в двухстах метрах. Но тут же над его головой засвистели пули, и он понял, что добежать не успеет. Упал на землю, дополз до ямы, в которой с осени хранили картофель, и затаился в ней. Вскоре к яме подошли два немца с автоматами в руках. Он стал плакать, проситься, чтобы не убивали его, они о чем-то поговорили между собой и ушли.

"Уже под вечер я услышал сигнал трубы и понял, что каратели уходят. Выбрался из ямы и побежал к дому, увидел догорающие бревна, подумал, что, возможно, родные спрятались в лесу. Долго бродил между деревьями, кричал, но никто не отзывался. Пошел в деревню Мокредь к своему дяде - Яскевичу Иосифу. Через некоторое время туда пришел и Иосиф Каминский, раненный и обгоревший, рассказал, что и как произошло".

И наконец, показания еще одного потерпевшего. Иосиф Иосифович Каминский не выступал в суде - он умер в 1973 году. Но тысячи людей, бывавших в Хатыни, могли услышать его рвущий душу рассказ. У меня в блокноте сохранилась запись беседы с ним в день открытия мемориала - 5 июля 1969 года.

- :Я ў кузнi быў. У хаце - жонка з сынам _ дачка, што з Мiнску прыехала з малым дзiцём. Наляцелi карнiкi, штурхаюць, б‘юць, гоняць нас на вулiцу: Загналi ў хлеў, што на водшыбе стаяў, _ завалай заперлi. Бачу, падпалiлi страху, агонь на людзей сыплецца, сена, салома загарэлicя, душацца людцы. Я сыну кажу: "Лезь, Адасiк, на сцяну!" Падсабiў яму, ён на той бок перакулiўся. Чую - страляюць: Як агнём апякло - няўжо на смерць адправiў сыночка?!

Раптам дзверы расчынiлiся. Людзi кiнулiся ў праход, а гэтыя з кулямёта б‘юць. Я ўпаў на зямлю, на мяне забiтыя павалiлiся, _ прадыхнуць нельга. Але варушу плячыма - тады я здаравейшы быў, - стаў паўзцi пакрысе наперад. Толькi да парога дапоўз, страха абвалiлася, агонь на ўсiх: Метраў пяць яшчэ адпоўз ад дзвярэй, мяне ўдарыла па плячах, я _ знепрытомнеў: Ачуняў, як нехта з карнiкаў даў мне ботам у твар: бачыце - нiводнага зуба няма.

Як цiха стала, я Адасiка знайшоў: "Уставай, кажу, яны паехалi ўжо:" Стаў яго паднiмаць, а ў яго кiшачкi вывальваюцца: Я iх збiраю, збiраю, а ён просiць: "Пiць, пiць:" Не дай бог нiкому зведаць тое, што выпала нам:

"Так мы их убивали"

Свидетелями на процессе по обвинению Г. Васюры выступили около двух десятков его бывших сослуживцев и подчиненных, были зачитаны показания многих из тех, кто не смог приехать в Минск либо был к этому времени уже в мире ином. Сидели бывшие каратели впереди, в их "зоне" всегда были свободные стулья, но ни разу, несмотря на жуткую тесноту в зале, никто не пожелал сесть рядом с ними.

- Вызывается свидетель Козынченко!

Невысокого роста седой старик держится нарочито раскованно и молодцевато. Вся грудь в наградах. Медали "За победу над Германией", юбилейные - к 20-летию и 30-летию Победы, "60 лет Вооруженных сил СССР", "Ветеран труда", еще какие-то знаки. Возмущенный прокурор А. Пашков требует немедленно снять награды. Козынченко упирается, говорит, что он получил их за участие в боях против немцев, но потом уступает нажиму прокурора и кладет медали на стол, рядом с 14 томами уголовного дела, в которых его имя упоминается не раз.

Рядом со мной сидит следователь из КГБ, он смущен столь неожиданной публичной демонстрацией прокола в работе его коллег. Неохотно объясняет, что когда в 1945 году огромной массе изменников Родины давали по 10-25 лет, кто-то забыл уведомить об этом военкомат, и там продолжали числить карателя Козынченко в списках победителей.

Из показаний Степана Сахно:

- Хорошо помню тот день. Утром мы получили приказ выехать в сторону Логойска и устранить повреждение на телефонной линии. Командир первой роты Вёльке вместе с ординарцем и двумя полицейскими ехал в легковой машине, мы - на двух грузовиках. Когда подъезжали к Большой Губе, из леса неожиданно ударили из пулеметов и автоматов по оторвавшейся от нас легковушке. Мы бросились в кювет, залегли и открыли ответный огонь. Перестрелка продолжалась всего несколько минут, партизаны, видимо, сразу отошли. Легковушка была изрешечена пулями, Вёльке и двое полицейских убиты, несколько - ранены. Мы быстро наладили связь, доложили о случившемся своему начальству в Плещеницах, потом позвонили в Логойск, где дислоцировался эсэсовский батальон Дирлевангера. Получили приказ задержать лесорубов, которые работали неподалеку, - возникло якобы подозрение об их связях с партизанами.

Лакуста со своим отделением погнал их в Плещеницы. Когда на дороге показались машины - это к нам спешили основные силы батальона, - люди бросились врассыпную. Им, конечно, не дали уйти: более 20 человек были убиты, многие - ранены.

:Вместе с эсэсовцами прочесали лес, нашли место партизанской засады. Там валялось около сотни гильз. Затем цепью двинулись на восток, к Хатыни.

Показания Остапа Кнапа:

-- После того, как мы окружили деревню, через переводчика Луковича по цепочке пришло распоряжение выводить из домов людей и конвоировать их на окраину села к сараю. Выполняли эту работу и эсэсовцы, и наши полицейские. Всех жителей, включая стариков и детей, затолкали в сарай, обложили его соломой. Перед запертыми воротами установили станковый пулемет, за которым, я хорошо помню, лежал Катрюк. Поджигали крышу сарая, а также солому Лукович и какой-то немец.

Через несколько минут под напором людей дверь рухнула, они стали выбегать из сарая. Прозвучала команда: "Огонь!" Стреляли все, кто был в оцеплении: и наши, и эсэсовцы. Стрелял по сараю и я.

Вопрос: Сколько немцев участвовало в этой акции?

Ответ: Кроме нашего батальона в Хатыни было около 100 эсэсовцев, которые приехали из Логойска на крытых машинах и мотоциклах. Они вместе с полицейскими поджигали дома и надворные постройки:

Из показаний Тимофея Топчия:

- На месте гибели Вёльке у Большой Губы (говорят, там теперь ресторан "Партизанский бор" стоит) мне бросилось в глаза множество людей в длинных черных плащах. Тут же стояло 6 или 7 крытых машин и несколько мотоциклов. Потом мне сказали, что это эсэсовцы из батальона Дирлевангера. Было их около роты.

: Когда вышли к Хатыни, увидели, что из деревни убегают какие-то люди. Нашему пулеметному расчету дали команду стрелять по убегавшим. Первый номер расчета Щербань открыл огонь, но прицел был поставлен неправильно, и пули не настигали беглецов. Мелешко оттолкнул его в сторону и сам лег за пулемет. Убил ли он кого, не знаю, мы не проверяли.

:Все дома в деревне, прежде чем сжечь, разграбили: забрали более-менее ценные вещи, продукты и скот. Тащили все подряд - и мы, и немцы.

Авторская ремарка

В один из вечеров, заранее договорившись, я встретился с Т. Топчием в гостинице трибунала, где на время суда поселили бывших карателей. В комнате было шумно, весело, на столе стояли бутылки - "братья по оружию" обмывали долгожданную встречу.

Мы вышли в коридор, и Топчий, не ожидая вопросов, стал рассказывать, как попал в плен, как хотелось выжить, потому и согласился пойти на службу к гитлеровцам. Как во Франции перебежал к партизанам, а потом в тяжелейших условиях воевал в Алжире:

- Вы правы, я изменник, подлец, я спасал свою шкуру, - торопливо говорил он. - Но в 19 лет так хочется жить! Да, я был солдатом в стане врага, исполняя команды, стрелял и грабил. И все же я не считаю себя извергом и палачом. Я всего лишь послушный исполнитель чужих приказов.

Он считает, что хотя бы частично искупил свою вину, 8 лет "оттрубив" на каторжных работах. К тому же всегда охотно сотрудничал со следствием, назвал имена более 100 сослуживцев, которые сохранились в его дневниковых записях. На свободе он старался принести как можно больше пользы людям: честно трудился, учился сам и учил других, откликался на любую просьбу о помощи:

Я слушал эту исповедь и молчал, потому что не знал, что можно сказать человеку, который однажды и навсегда сам выбрал свою судьбу.

Из показаний Ивана Петричука:

- Мой пост был метрах в 50 от сарая, который охранял наш взвод и немцы с автоматами. Я хорошо видел, как из огня выбежал мальчик лет шести, одежда на нем пылала. Он сделал всего несколько шагов и упал, сраженный пулей. Стрелял в него кто-то из офицеров, которые большой группой стояли в той стороне. Может, это был Кёрнер, а может, и Васюра.

Не знаю, много ли было в сарае детей. Когда мы уходили из деревни, он уже догорал, живых людей в нем не было - дымились только обгоревшие трупы, большие и маленькие. Эта картина была ужасной. Я должен подчеркнуть, что деревню сожгли немцы, приехавшие из Логойска, а мы им только помогали. Правда, грабили мы ее вместе. Помню, что из Хатыни в батальон привели 15 коров.

Документ.

"Окружному начальнику СС и полиции Борисовского района:

Доношу следующее: 22.03.43 между Плещеницами и Логойском бандами была разрушена телефонная связь. Для охраны восстановительной команды и возможной расчистки завалов на дороге в 9.30 были направлены 2 взвода первой роты 118-го полицейского батальона под командованием гауптмана охранной полиции Х. Вёльке.

Примерно в 600 м за д. Большая Губа им встретились рабочие, которые заготавливали лес. На вопрос, не видели ли они бандитов, последние ответили отрицательно. Когда же отряд проехал еще 300 м, он подвергся с востока сильному пулеметному и оружейному обстрелу. В завязавшемся бою пали гауптман Вёльке и трое украинских полицейских, еще двое полицейских были ранены. После короткой, но ожесточенной перестрелки противник отошел в восточном направлении (на Хатынь), забрав убитых и раненых.

После этого командир взвода бой прекратил, т. к. для продолжения акции собственных сил было недостаточно. На обратном пути упомянутые выше лесозаготовители были арестованы, т. к. возникло подозрение, что они пособничали противнику. Несколько севернее Б.Губы часть захваченных рабочих пыталась бежать. При этом нашим огнем были убиты 23 человека. Остальные арестованные доставлены на допрос в жандармерию в Плещеницы. Но т. к. их вину не удалось доказать, они были освобождены.

Для преследования отошедшего противника были направлены более крупные силы, в т. ч. подразделения батальона СС Дирлевангера. Противник тем временем отошел к д.Хатынь, известной своим дружелюбием к бандитам. Деревня была окружена и атакована со всех сторон. Противник при этом оказал упорное сопротивление и вел огонь из всех домов, так что пришлось применить тяжелое оружие - противотанковые пушки и тяжелые минометы.

В ходе боевых действий наряду с 34 бандитами убито много жителей села. Часть из них погибла в пламени.

12.04.43 г.

Эрих Кёрнер,майор охранной полиции".

Авторская ремарка

Конечно же, Э. Кёрнер заметно преувеличивает потери противника, которые просто не мог подсчитать. Тут он не оригинален - точно так же поступали и наши партизаны. Историки, детально изучавшие их отчеты, полагают, что если бы все приведенные там цифры были истинными, Германия должна была капитулировать как минимум в 1943 году. К этому времени, судя по партизанской статистике, у Гитлера не оставалось уже и сотни солдат. В остальном Э.Кёрнер прав, в том числе и когда говорит об активном участии в акции подразделений Дирлевангера.